Елена Ляпота - Все, что смог [СИ]
— Не вам меня судить! Не вам!
Плечи ее затряслись от еле сдерживаемых рыданий. Клевер незаметно достал из альбома несколько листков и аккуратно положил его на диван. Затем он поднялся, надел фуражку, засунул под мышку папку и, не прощаясь, ушел, захлопнув за собой дверь.
Выйдя на улицу, он стремительно зашагал в сторону парка, который заметил по пути сюда. Хотелось присесть и хорошенько подумать в тишине, перебиваемой лишь отдаленными детскими голосами да шумом проносящегося мимо городского транспорта.
У него было над чем подумать.
Дело Добролюбова было закрыто. Засунуто на полку и забыто.
Казалось не было ничего, что мешало бы ему заниматься спокойно прочими делами, которых каждый божий день скапливалось у него на столе немало. Рабочие будни лейтенанты были загружены донельзя.
Но от природы Клевер был очень дотошным человеком. И не верил — ну никак не верил в случайности и совпадения.
А случайности были. Просто Клевер успешно закрывал на них глаза. Почему — кто знает. Не до этого было. Но теперь в его руках лежали доказательства, которые жгли душу каленым железом.
Случайно ли в деле Добролюбова фигурировали две одинаковые фамилии? Сначала он не обратил на это внимания, но ощущение чего-то недопонятого осталось. Чего-то странного. Клевер уже был готов забыть обо всем, и окунуться с головой в рутинную жизнь, как вдруг ему пришел запоздалый ответ из военкомата, куда он давненько еще направил запрос. А он уже было махнул на это рукой…
Параллельные нити пересекались. И связывались в прочные узелки.
Гришка Клевер достал бумажки, выкраденные из альбома покойной жены Добролюбова — письмо и фотографию, на которой они вдвоем.
Она… и Андрюшин Юра. Таким именем было подписано письмо.
В кармане у лейтенанта лежало другое фото. То, что пришло из военкомата.
Андрюшин Юра. Пока еще не калека, пока еще не свидетель убийства.
Две фотографии. Два одинаковых имени. И на обоих снимках одно и то же лицо.
Чеченец…
Это был действительно хитроумный и продуманный план.
Хватило бы у него сил и умения сломать человеку шею? Об этом смешно было даже спрашивать. Определенно хватило.
Как и терпения осуществить свой замысел до конца и отомстить теперь уже за двух сестер, удивительно похожих друг на друга.
Но мог ли он, Гришка Клевер, его осуждать? Судить человека, уже наказанного судьбою, любившего и потерявшего свою единственную любовь.
Так любить, как любили, уже никто не будет. А у меня сердце не казенное. Больше ударов не выдержит.
Ведь он так и не посмел к ней вернуться. Чтобы не видеть ужас и отвращение в глазах некогда любившей его девушки. Это Гришка Клевер мог понять.
Как и то, что в жизни Чеченца вряд ли появится другая любовь. Ну а для той, прежней, он сделал все, что смог. Единственное, что смог.
Значит, по-настоящему любил…
Лейтенант Клевер снова вздохнул. За последнее время это единственное, что у него получалось хорошо — вздыхать и не удивляться. Абсолютно ничему.
Гришка сложил фотографии, письма и спрятал в середину газеты, которая лежала тут же, на скамье, очевидно, случайно кем-то забытая. Затем он сунул газету в урну и поджег.
Прохожие с недоумением смотрели на человека в форме, сидящего возле пылающей урны. Смотрели — и проходили мимо, тут же забывая об этом.
Каждого волновала лишь собственная судьба. Никому не было дела до чужих хлопот. Ни до чьей-то любви, ни до исковерканной жизни.
И только Гришка Клевер мог со спокойной совестью сказать: для кого-то в этой дрянной жизни он тоже сделал все, что смог. И надеется, что только хорошее…
